Они приходили и раньше, но лишь теперь их стихия нахлынула на него. Позже в автобиографической повести Охранная грамота (1930) поэт попытался обосновать свой выбор, а заодно дать определение этой овладевшей им стихии: «Мы перестаем узнавать действительность. Она предстает в какой-то новой категории. Категория эта кажется нам ее собственным, а не нашим состоянием. Помимо этого состояния все на свете названо. Не названо и ново только оно. Мы пробуем его назвать. Получается искусство».

　　По возвращении в Москву он входит в литературные круги. В альманахе «Лирика» впервые печатаются несколько не переиздававшихся им впоследствии стихотворений. Вместе с Н.Асеевым и С.Бобровым он организовывает группу новых или «умеренных» футуристов – «Центрифуга».

　　В 1914 вышла первая книга стихов Близнец в тучах. Многие стихотворения этой, а также следующей (Поверх барьеров, 1917) книг он впоследствии значительно переработал, другие никогда не переиздавал.

　　В том же 1914 он познакомился с Владимиром Маяковским, которому суждено было сыграть огромную роль в судьбе и творчестве Пастернака: «Искусство называлось трагедией, – писал он в Охранной грамоте. – Трагедия называлась Владимир Маяковский. Заглавье скрывало гениально простое открытие, что поэт не автор, но – предмет лирики, от первого лица обращающейся к миру».

　　Марина Цветаева, посвятившая Пастернаку и Маяковскому статью Эпос и лирика современной России (1933), определяла разницу их поэтик строчкой из Тютчева: «Все во мне и я во всем». Если Владимир Маяковский, писала она, – это «я во всем», то Борис Пастернак, безусловно – «все во мне».

　　Действительное «лица необщее выраженье» было обретено в третьей по счету книге Пастернака Сестра моя – жизнь (1922). Именно с нее он повел отсчет своему поэтическому творчеству. Книга включила стихи и циклы 1917.

　　Это – круто налившийся свист, neЭто – щёлканье сдавленных льдинок, neЭто – ночь, леденящая лист, neЭто – двух соловьёв поединок.