Цзы-гун спросил у Конфуция:
«Можно ли всю жизнь руководствоваться одним словом?»
Он ответил:
«Это слово — взаимность. Не делай другим того, чего не желаешь себе».

Остается только добавить: именно это нравственное наставление, выражающее идею духовного родства человечества, пронизывает всю классическую этику таджиков – от зороастрийской до мусульманской.

Во время научной конференции, состоявшейся летом 2008 года в Пекине по случаю празднования 1150-летия Абу Абдулло Рудаки, среди прочих стихов великого поэта прозвучала следующая философско-художественная миниатюра:

Так мир устроен, чей удел – вращенье и круженье,
Подвижно время, как родник, как струи водяные.
Да, превратились цветники в безлюдные пустыни,
Но и пустыни расцвели, как цветники густые.

Это фрагмент знаменитой элегии Рудаки о старости. Как и полагалось средневековому человеку, истоки перипетий своей личной судьбы он усматривал не в долголетии или астрологическом злополучии, а в божественном предопределении. Но великий поэт, взглянув на эту предопределенность глазами поэтико-философского разума, увидел отражение определенной закономерности в форме космического круговорота. Общемировой же цикл изменений, описываемый этой поэтико-космологической моделью, в принципе может охватить не только индивидуальные судьбы, но и судьбы народов, культур и цивилизаций.

Как тут не вспомнить о знаменитом памятнике китайского классического наследия «И цзин», известном в переводах как «Книга перемен» и считающемся составной частью конфуцианской традиции. По авторитетному утверждению специалистов-синологов, в истории духовной культуры Китая эта книга сыграла беспрецедентную роль: из ее идейной сокровищницы черпали вдохновение не только философы и художники; она оставила свой след не только в целом ряде произведений китайской культуры: от известного сюжета древней живописи «Восемь скакунов» до орнамента на современной пепельнице, но даже и в математике и политике. В данном случае, однако, важно подчеркнуть стержневую идею «И цзин»: универсальное представление о цикличности мировых изменений. Причем, это представление, как и древнейшая индоиранская вера в круговорот всего и вся, поэтически воспетая Рудаки, имело космологическое происхождение; наблюдение за сменой дня и ночи было обобщено до всеобщей диалектики света и тьмы.

Наиболее характерной чертой классической культуры китайского и таджикского народов является неразрывность цепи духовной преемственности поколений и эпох. Отсюда культивируемое ими особое почитание традиционных ценностей. Именно на этой плодотворной почве коренится сильнейшая сторона традиционной культуры древних народов Китая и Таджикистана: внутренняя устремленность этих культур к ассимиляции внешнего, то есть историческая способность «национализировать» пришлое и чужеродное путем его творческой переработки в собственном духовном «котле».