Количество жертв военных конфликтов стремительно растет во всем мире, хотя совсем недавно тенденция была обратной. Почему это происходит и когда закончится?

　«Война кончается только для мертвых». Этот афоризм философа Джорджа Сантаяны кажется особенно актуальным в наши дни: арабский мир — от Сирии и Ирака до Йемена и Ливии — стал кипящим котлом насилия; Афганистан увяз в борьбе с «Талибаном»; страны центральной Африки раздирает кровавая конкуренция за полезные ископаемые (зачастую по этническим и религиозным признакам). Даже европейское спокойствие поставлено под угрозу, как показывает сепаратистский конфликт в восточной Украине, который до заключения нынешнего перемирия унес более 6000 жизней.

　Чем можно объяснить этот всплеск использования вооруженных конфликтов для решения мировых проблем? Еще недавно основная тенденция была иной — не к войне, а к миру. В 1989 году после краха коммунизма Фрэнсис Фукуяма объявил «конец истории», а два года спустя президент Джордж Буш-старший прославлял «новый мировой порядок» сотрудничества между ведущими мировым державами.

　В свое время они были правы. Вторая мировая война, жертвами которой стали по меньшей мере 55 млн чел., была пиком коллективной дикости человечества. С 1950 по 1989 годы (Корейская война, потом Вьетнамская и далее до окончания холодной войны) число жертв военных конфликтов равнялось в среднем 180 000 в год. В 1990-х эта цифра упала до 100 000 в год. А в первом десятилетии нынешнего столетия она снизилась еще сильней — примерно до 55 000 в год. Это самый низкий уровень за десятилетие в течение последних ста лет; он соответствует чуть более чем 1000 жертв в год на «один вооруженный конфликт в среднем».

　Печально, но, как я отметил в своей новой книге «Мир в состоянии конфликта», данная тенденция сейчас разворачивается в обратную сторону. Учитывая, что многие войны в Африке (от конфликта в Демократической Республике Конго до Сомали) начались еще несколько десятилетий назад, объяснение следует искать в других регионах: в мусульманском мире — от северной Нигерии до Афганистана и далее.

　С тех пор как в 2011 году разразилась гражданская война в Сирии, ее жертвами стали более 250 000 человек. Одного лишь сирийского конфликта было бы достаточно, чтобы изменить динамику мировой статистики военных жертв, однако кривая на этом графике поднимается вверх еще круче, если учесть погибших в конфликтах в Ираке, Йемене и Ливии.

　Те, кто пять лет назад приветствовал «арабскую весну», должны теперь признать, что ее цветы быстро завяли. Лишь Тунис обладает приемлемыми чертами демократии, в то время как Ливия, Йемен и Сирия стали таким же недееспособными государствами, как и Сомали, а Египет, самая густонаселенная страна арабского мира, вернулся к авторитаризму, граничащему с диктатурой.

　Вопрос в том, когда эта тенденция снова развернется в обратную сторону и произойдет ли это вообще. Во многом благодаря существованию многосторонних организаций, например ООН, государства сейчас крайне редко объявляют войну другим государствам (короткая война России с Грузией в 2008 году является исключением, подтверждающим это правило). Аналогичным образом, благодаря существованию Евросоюза еще одна франко-немецкая война, например, является совершенно немыслимой.

　Однако вместо этого войны ведутся между государствами и негосударственными структурами — например, между Нигерией и «Боко Харам» или между Индией и группировкой наксалитов. Или это могут быть гражданские войны, например в Южном Судане или Ливии. Или прокси-войны, характерные для эпохи холодной войны, — например, использование Ираном в Сирии боевиков ливанской «Хезболлы» для защиты режима Башара Асада.

　Причины этих конфликтов могут быть самыми разнообразными (и часто пересекающимися) — идеология, религия, этническая принадлежность, конкуренция за ресурсы, но два столетия назад прусский генерал Карл фон Клаузевиц дал наиболее исчерпывающий ответ на вопрос, почему мы прибегаем к насилию: «Война — это акт насилия, имеющий целью заставить противника исполнить нашу волю».

　Но можно ли одним лишь насилием заставить подчиниться «Исламское государство» (организация запрещена в России) и покончить с джихадистским экстремизмом в мусульманском мире? Есть две причины сомневаться в том, что это возможно. Во-первых, сильные в военном отношении иностранные державы (идет ли речь об Америке и ее союзниках по НАТО или о России Владимира Путина) отказываются начинать наземную операцию из-за болезненного опыта в Ираке и Афганистане, ставших катастрофой для Советского Союза в 1980-х, а в этом столетии — для США и НАТО.

　Вторая причина — привлекательность исламистской идеологии для многих мусульман, которых в мире насчитывается 1,3 млрд человек. Национальные государства арабского мира являются колониальным изобретением, они пришли на место халифатов (Омейядов, Аббасидов, Фатимидов и, наконец, Османов), которые когда-то распространяли цивилизацию от Месопотамии до Атлантики. Когда Абу Бакр аль-Багдади в июне 2014 года объявил о создании нового халифата, а себя провозгласил «повелителем правоверных», он задел чувствительные струны. Кроме того, брутальный характер его фундаменталистского Исламского государства многим кажется не столь уж и отличающимся от манер Саудовской Аравии, которая десятилетиями пропагандировала ваххабитский фундаментализм в мечетях и медресе по всему миру.

　Другими словами, для возвращения мира и спокойствия в мусульманский мир необходимы изменения в идеологии. Это произойдет не скоро. Суннитской Саудовской Аравии следует для начала умерить антипатию как к шиитам в целом, так и к шиитскому Ирану в частности. Между тем у «Исламского государства» есть человеческие ресурсы, деньги, территории и военные знания (во многом благодаря бывшим офицерам иракской армии).

　Со временем Саудовская Аравия признает, что ей нужна помощь Ирана для победы над ИГ. А ИГ со временем разрушится изнутри, когда его подданные начнут требовать прав, например, слушать музыку и вести себя так, как им хочется. К сожалению, ключевым тут является слово «постепенно». Саудовская Аравия инстинктивно, опираясь на многовековой опыт антипатии между арабами и персами, рассматривает Иран как угрозу, которой надо противостоять, а не к которой надо приспосабливаться. Что же касается ИГ, то Северная Корея служит доказательством крайней живучести брутальных режимов. Тем временем кривая смертности в военных конфликтах будет и дальше ползти вверх, демонстрируя бессилие мировых дипломатов, миротворцев, а также претензий на гуманизм и цивилизованность.