Качание на качелях и другие игры в дни весеннего праздника были в Китае всеобщим увлечением еще в XII в. Однако к нашему времени они практически исчезли из быта китайцев. Теперь праздник Холодной пищи и чистого света, когда, по традиционным китайским представлениям, “все живое начинает расти”, известен не как праздник молодости и ее буйных увеселений, а как праздник торжественного поминовения предков. В просторечии Цинмин иногда называется Праздником подметания могил. Трудно выявить во всех деталях, каким образом произошла подобная метаморфоза. Нет, однако, ничего удивительного в том, что главный весенний праздник оказался в Китае прочно связанным с культом предков, который по праву можно на звать средоточием китайской культурной традиции. Достаточно сказать, что китайская культура не знала принципиального различия между богами и душами мертвых и что потусторонний мир в ней был не просто отражением, но и прямым продолжением мира земного. Это не означает, конечно, что культ предков осмыслялся одинаково в разных слоях общества.
Для конфуциански образованных верхов традиционного Китая он был высшим выражением этического начала в человеке; обряд, в их представлении, был необходим в первую очередь для его участников – как средство самопознания. Поэтому конфуцианское понимание культа противопоставляло оргиастическому началу и одержимости самоконтроль и рефлексивную отстраненность. В китайском фольклоре, однако, мы встречаем иное, более архаическое отношение к усопшим предкам: мертвые, возвратившись в лоно матери-земли, оберегают семена новой жизни и могут обеспечить благополучие живущих. Недаром похороны называли в народе “возвращением в гору” (хуань шань), а посещение могил предков – “поклонением горе” (бай шань). Добавим, что каждая семья в Китае имела свое собственное кладбище, которое в деревне зачастую примыкало к семейному полю.
Упоминания о принесении жертв на родовом кладбище появляются в древнекитайской литературе в первые столетия нашей эры. Впервые же о поклонении императора на могилах его предков сообщается в середине VII в. В действительности мы встречаемся с продуктом конфуцианизации одного из важнейших мотивов архаического праздника – экстатического общения с предками в едином “теле” родовой жизни.
Влияние этого мотива и позднее продолжало сказываться в атмосфере непринужденного, подлинно праздничного веселья, сопутствовавшего посещениям семейных могил и резко противоречившего конфуцианскому идеалу церемониальной торжественности. Таким образом, празднества Цинмин, соединявшие в себе парадный и неофициальный образы китайской культуры, ее элитарную и фольклорную грани, сообщали культу предков значение универсального культурного символа.
Архаическая аморфность праздничного начала как воплощения полноты человеческого бытия в единстве его противоположных сторон сказывалась помимо прочего в нерасчлененности в народном быту и народном сознании обряда посещения могил и увеселительной прогулки, характерной для весенних обрядов. Подход к родовому кладбищу в Китае повсюду называли “ходить по зелени”, и он необязательно совпадал с днем Цинмин. В Ханчжоу в XVII в. его могли устраивать в течение всего весеннего сезона. Хакка на Тайване еще и в нашем столетии начинали поминать усопших со 2-го месяца. В большинстве районов Китая могилы предков посещали в один из трех дней до или после дня Цинмин, а в некоторых местностях, например в провинции Сычуань – даже в интервале десяти дней. Выбор дня зависел от предсказания гадателя, а чаще – просто от состояния погоды. Китайцы, принявшие христианство, посещали семейные могилы на Пасху, украшали их цветами и там же ели холодные закуски.
